Их Личный век
статья
Мария Махова / 5 сентября 2023
В школе все мы изучаем историю как последовательность наиболее важных событий, запоминаем имена и даты, разбираем предпосылки и последствия войн, реформ и бунтов. История предстает перед нами как ряд, состоящий из самого главного, того, что осталось в веках. Это главное всегда определено, список причин и следствий ограничен и регламентирован. И жизнь человека, которая вплетена в историю, оказывается исключена из повествования. Так история видится нам чем-то далеким, и мы отчуждаемся от нее.
Но цепь причин и следствий никогда не бывает только «цепью». Это скорее многоцветное, вязаное крючком объемное полотно — оно неравномерно, нитки выбиваются, где-то кольца связаны плотнее, где-то пространство между нитями полно воздуха. Всё ветвисто и узорчато. — Так у каждого явления множество причин и следствий, которые сложно умозреть в полном объеме — всегда что-то ускользает от нас или прячется на другой стороне. Ведь за каждым историческим событием стоит множество людей с их неповторимыми судьбами, с их чувствами и мыслями.
Находясь в истории, мы переживаем ее в чем-то очень сходно, а в чем-то совсем отлично друг от друга. Но мне вспоминается рассказ Форреста Гампа: «главные» лица и события его времени упомянуты им постольку, поскольку они связаны с важными для главного героя людьми. И Форрест не придает значения этому историческому, которое случается с ним, оно — лишь фон из времени, когда он жил, любил, страдал и был счастлив.
Историческое и личное переплетаются, но они отдельны друг от друга. Человек смотрит на историю, и история его не принимает.
Но цепь причин и следствий никогда не бывает только «цепью». Это скорее многоцветное, вязаное крючком объемное полотно — оно неравномерно, нитки выбиваются, где-то кольца связаны плотнее, где-то пространство между нитями полно воздуха. Всё ветвисто и узорчато. — Так у каждого явления множество причин и следствий, которые сложно умозреть в полном объеме — всегда что-то ускользает от нас или прячется на другой стороне. Ведь за каждым историческим событием стоит множество людей с их неповторимыми судьбами, с их чувствами и мыслями.
Находясь в истории, мы переживаем ее в чем-то очень сходно, а в чем-то совсем отлично друг от друга. Но мне вспоминается рассказ Форреста Гампа: «главные» лица и события его времени упомянуты им постольку, поскольку они связаны с важными для главного героя людьми. И Форрест не придает значения этому историческому, которое случается с ним, оно — лишь фон из времени, когда он жил, любил, страдал и был счастлив.
Историческое и личное переплетаются, но они отдельны друг от друга. Человек смотрит на историю, и история его не принимает.
Мы хотели издать тексты, в которых происходит переживание истории, ее присвоение. И решили объединить их в серию «Личный век». Главным здесь становится не историческое, но личное.
Интересно, что первоначальное значение общеславянского слова *věkъ реконструируется как «сила, жизненная сила, здоровье». Согласно словарю М. Фасмера, оно родственно: лит. viẽkas «сила, жизнь», veikiù, veĩkti «действовать, делать», véikus «проворный, быстрый», veiklus «деятельный, активный, деловой», vỹkis м. «жизнь, живость», vikrùs «бодрый», лтш. vèicu, vèikt «добиваться, пересиливать, одолевать», др.-исл. veig ж. «сила», víg ср. р. «борьба», гот. weihan «бороться», д.-в.-н. wîgan «бороться», ирл. fichim «борюсь» (из *vikō), лат. vincō, vincere «побеждать», pervicāx «упорный, стойкий».
История человека, его личный век — это время, когда есть жизненная сила, способность мыслить и делать.
Обычно в науке (исторической) и быту мы отделяем промежутки времени друг от друга и нумеруем их (Ι, ΙΙ, ΙΙΙ—ΧΧΙ в. и т. д.). Но личный век — это век, отнятый у истории, в котором историческое проживается изнутри. У этого века нет нумерации, потому что такая история оказывается вневременной. Ведь самое главное в ней не историческое, не те события из списка дат, которые произошли в эту эпоху, но что-то неизменное и общее для всех времен — мысли и переживания Поэта, облеченные в метафоры и шутки. А лучше всего с проблемой невозможности выразить время с его взаимосвязью исторического и личного справляется именно Поэзия.
Интересно, что первоначальное значение общеславянского слова *věkъ реконструируется как «сила, жизненная сила, здоровье». Согласно словарю М. Фасмера, оно родственно: лит. viẽkas «сила, жизнь», veikiù, veĩkti «действовать, делать», véikus «проворный, быстрый», veiklus «деятельный, активный, деловой», vỹkis м. «жизнь, живость», vikrùs «бодрый», лтш. vèicu, vèikt «добиваться, пересиливать, одолевать», др.-исл. veig ж. «сила», víg ср. р. «борьба», гот. weihan «бороться», д.-в.-н. wîgan «бороться», ирл. fichim «борюсь» (из *vikō), лат. vincō, vincere «побеждать», pervicāx «упорный, стойкий».
История человека, его личный век — это время, когда есть жизненная сила, способность мыслить и делать.
Обычно в науке (исторической) и быту мы отделяем промежутки времени друг от друга и нумеруем их (Ι, ΙΙ, ΙΙΙ—ΧΧΙ в. и т. д.). Но личный век — это век, отнятый у истории, в котором историческое проживается изнутри. У этого века нет нумерации, потому что такая история оказывается вневременной. Ведь самое главное в ней не историческое, не те события из списка дат, которые произошли в эту эпоху, но что-то неизменное и общее для всех времен — мысли и переживания Поэта, облеченные в метафоры и шутки. А лучше всего с проблемой невозможности выразить время с его взаимосвязью исторического и личного справляется именно Поэзия.
ОСКОЛКИ ВРЕМЕНИ
«В конце концов неважно,
чего я достиг в жизни, — важно,
что я каждую минуту жил».
— Юрий Олеша
Таким Поэтом, способным выразить время, был Юрий Карлович Олеша. Современники называли его «королем метафор». Олеша родился в 1899 году — про этот занимательный факт он писал вот что: «Год моего рождения совпал с последним годом девятнадцатого столетия. Человек тщеславный, я усматриваю в этом обстоятельстве некоторую знаменательность. Гейне, родившийся в 1801 году, называл себя первым человеком девятнадцатого века, родившись на другом конце века, я могу назвать себя его последним человеком». И действительно — для писателя-интеллигента, обладающего даром называть вещи «по-иному», не всегда находилось место в этом веке техники, революций и войн.
В своем романе «Зависть», опубликованном впервые в журнале «Красная Новь» в 1927 году, Олеша рассказывает о поколении интеллигентов, оказавшихся в новом мире «лишними людьми». «Спор Поэта (Кавалерова) и Колбасника (Андрея Бабичева — «новый человек, американец², «деловой человек, спец²) являет собой по сути спор двух эпох» [1]. Роман «Зависть» стал самым читаемым и издаваемым с 1927 по 1938 год. Но с наступлением 30-х советским людям нужны были новые герои, отвечающие идеалам нового времени (рабочие, комсомольцы, партийные работники). Язык Олеши стал непонятен простому читателю, а его темы могли оказаться крамольными. Тогда Олеша замолчал.
Уже после смерти писателя (1960) стало известно о большом количестве черновиков, дневников, неопубликованных рукописей. Оказалось, что все эти годы Олеша писал, яростно и мучительно, последнюю книгу — книгу о своей жизни. Писал «на листах и клочках бумаги, случайно попадавшихся под руку, на ресторанных салфетках». В 1956 году были опубликованы в журнале «Литературная Москва» и «Избранном» только отдельные фрагменты этой книги под названием «Ни дня без строчки». Текст, собранный воедино филологами Виктором Шкловским и Михаилом Громовым, был издан впервые в 1965 году.
В своем романе «Зависть», опубликованном впервые в журнале «Красная Новь» в 1927 году, Олеша рассказывает о поколении интеллигентов, оказавшихся в новом мире «лишними людьми». «Спор Поэта (Кавалерова) и Колбасника (Андрея Бабичева — «новый человек, американец², «деловой человек, спец²) являет собой по сути спор двух эпох» [1]. Роман «Зависть» стал самым читаемым и издаваемым с 1927 по 1938 год. Но с наступлением 30-х советским людям нужны были новые герои, отвечающие идеалам нового времени (рабочие, комсомольцы, партийные работники). Язык Олеши стал непонятен простому читателю, а его темы могли оказаться крамольными. Тогда Олеша замолчал.
Уже после смерти писателя (1960) стало известно о большом количестве черновиков, дневников, неопубликованных рукописей. Оказалось, что все эти годы Олеша писал, яростно и мучительно, последнюю книгу — книгу о своей жизни. Писал «на листах и клочках бумаги, случайно попадавшихся под руку, на ресторанных салфетках». В 1956 году были опубликованы в журнале «Литературная Москва» и «Избранном» только отдельные фрагменты этой книги под названием «Ни дня без строчки». Текст, собранный воедино филологами Виктором Шкловским и Михаилом Громовым, был издан впервые в 1965 году.
¹ Игнатова А. Слова, слова, слова… // Олеша Ю. Ни дня без строчки. М.: Иллюминатор. 2023. С. 11.
«Ни дня без строчки» — это произведение, в котором как раз можно увидеть неоднородность времени, отрывочность воспоминаний и мыслей. Текст книги, разделенной на 5 частей («Детство», «Одесса», «Москва», «Золотая полка» и «Удивительный перекресток»), состоит из разного объема заметок — осколков времени, фрагментов воспоминаний о людях, которые встретились Олеше, писателях и художниках, которых он знал лично (Бунин, А. Толстой, Маяковский, Есенин, Ахматова, Илья Ильф, Евг. Петров) и с которыми знакомился через их произведения (Уайлд, Ван Гог, Гете, Толстой и др.). Эти заметки можно было бы назвать стихотворениями в прозе, потому что в каждой таком описании случившегося, прочитанного, увиденного есть свой интересный взгляд на мир, есть какая-то мысль-метафора, делающая этот текст поэтичным и открывающая какую-то новую сторону жизни. И эти мысли-метафоры — будто мелкие крупицы Истины, которые Олеша пытался собрать в единое целое.
Юрий Ошеша, 1940–1958 годы
Виктор Шкловский в предисловии к первому изданию «Ни дня без строчки» писал:
«Перед нами книга очень большого значения, полная таланта, мужества, мастерства. Она рассказывает о предметах искусства, о детстве писателя, о людях, с которыми сталкивала жизнь, о том, что Олеша видел, о том, чего он не видел, но вся книга написана о жизни, увиденной не до конца, но честно, доблестно, яростно, беспощадно к себе, потому что полна жажды истины».
ВРЕМЯ ДЕТСТВА , ИЛИ ВОЗРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
«Там я забуду все, что меня огорчало,
там я вновь стану счастливой и радостной,
потому что в Морбакке нет никаких печалей»
— Сельма Лагерлёф
Говорят, детство — это маленькая жизнь. Когда человек еще юн, время и пространство видятся ему огромными: дни кажутся длинными — так много успеваешь всего сделать, — а небольшая комната или двор полны множеством предметов, пятен, цветов, частиц материи, которые могут вызывать интерес. В детстве мы малы ростом и потому ближе к почве, мы сильнее чувствуем запах земли, на которой живем.
Морбакка, 1912
Сельма Лагерлёф, великая шведская писательница, автор «Приключения Нильса Хольгерссона с дикими гусями», чувствовала особую связь с местом, в котором она родилась и где провела ранние годы — с Морбаккой. Это пасторская усадьба в живописной провинции Вермланд, фольклорном и пасторально-идиллическом уголке Швеции, где плодородные долины и синие озера окружены зелеными холмами. Здесь она провела много радостных и горестных дней. Радостных — потому что с ней были ее близкие, и детство само по себе счастливая пора. А горестных, потому что в трехлетнем возрасте из-за родовой травмы тазобедренного сустава девочка оказалась обездвижена. Потом она выздоровела, но хромала всю жизнь. В 23-летнем возрасте Сельма покинула родные пенаты и поехала учиться в Стокгольм. Позже во время учебы в семинарии семья Лагерлёф разорилась, умер ее отец, а Морбакку продали с молотка.
Сельма Лагерлёф у ее дома в Морбакке. 1930-е годы
Именно в Морбакке Сельма поняла, что хочет заниматься литературным творчеством. Пройдя множество испытаний, благодаря упорному труду и поддержке друзей и родных, она стала известным писателем и получила Нобелевскую премию по литературе за «высокий идеализм, яркое воображение и духовное проникновение». Стабильный доход и Нобелевская премия позволили Лагерлёф выкупить усадьбу Морбакка и окрестные земли. Возвращаясь в пространство дома, Сельма перемещается и во времени — она пишет свои детские воспоминания: сначала повесть «Морбакка» (1922), потом «Записки ребенка» (1930) и «Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф» (1932).
Мемуары Лагерлёф состоят из трогательных и веселых новелл, посвященных маленьким-большим событиям в жизни девочки-подростка и её переживаниям: знакомство с новой гувернанткой, чистка морбаккского пруда, тайная симпатия между дядей Шенсоном и тетей Ловисой, поездка в Стокгольм и Упсалу и многое другое. Например, как Сельма слёзно просила родителей не отправлять ее на бал в Сунне из-за своей хромоты. Трогателен также эпизод, когда маленькая девочка клянется прочитать всю Библию от корки до корки, чтобы ее папа выздоровел. В повествование органично вплетены описания удивительных видов Вермланда, а также народные предания, истории с привидениями, суеверия и обряды.
Её трилогия о детстве — это возвращение к истоку — к самой себе и своим близким: бабушке, матери, отцу, друзьям и родственникам. По словам Лагерлёф, только написав мемуары, она сможет, «оживить минувшее и воскресить мертвых», встретиться с любимыми.
Морбакка — это райский сад, место рождения Поэзии Лагерлёф, исток ее литературного дара, а детство, проведённое в этом волшебном краю — ее личный «золотой век».
Её трилогия о детстве — это возвращение к истоку — к самой себе и своим близким: бабушке, матери, отцу, друзьям и родственникам. По словам Лагерлёф, только написав мемуары, она сможет, «оживить минувшее и воскресить мертвых», встретиться с любимыми.
Морбакка — это райский сад, место рождения Поэзии Лагерлёф, исток ее литературного дара, а детство, проведённое в этом волшебном краю — ее личный «золотой век».
«МОЯ ЛЕТОПИСЬ» — ВСТРЕЧА С ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШОЙ
Я обо всех писала честно —
и о Бальмонте, и о Куприне,
и о А. Толстом, и о Сологубе…
— Н. Тэффи
Надежда Александровна Тэффи (урожденная Лохвицкая, в замужестве Бучинская), «королева русского юмора», автор литературных пародий, фельетонов, стихов, пережила две мировые войны, три революции, видела ужасы ΧΧ столетия. Но еще она встретила много интересных людей, в том числе знаменитостей своего времени.
В дореволюционной России Тэффи была настолько популярна, что в честь нее были названы конфеты и духи. Ею многие восхищались: от Николая ΙΙ до Ленина. Но после революции она уехала из Москвы «всего на месяц» — на гастроли в Киев, далее в Одессу, Новороссийск… Константинополь. И так и не вернулась. Потом были Германия, Франция. В Париже были изданы ее мемуары, где описывается путь из Москвы до Новороссийска по России, охваченной гражданской войной. Это история ее прощания с родиной.
В дореволюционной России Тэффи была настолько популярна, что в честь нее были названы конфеты и духи. Ею многие восхищались: от Николая ΙΙ до Ленина. Но после революции она уехала из Москвы «всего на месяц» — на гастроли в Киев, далее в Одессу, Новороссийск… Константинополь. И так и не вернулась. Потом были Германия, Франция. В Париже были изданы ее мемуары, где описывается путь из Москвы до Новороссийска по России, охваченной гражданской войной. Это история ее прощания с родиной.
В предисловии к своим воспоминаниям Тэффи предупреждает читателя, что он не найдет тут «ни прославленных героических фигур описываемой эпохи <…>, ни разоблачений той или иной политической линии, ни каких-либо „освещений и умозаключений“». Он найдет «неисторических людей, показавшихся забавными или интересными, и приключения…» — «невольное путешествие» автора «через всю Россию вместе с огромной волной таких же, как он, обывателей».
Конечно, ни Тэффи, ни ее спутники не были обывателями. Это писатели, издатели, политические деятели и известные фигуры той эпохи. Многих из них она сохранила в своей памяти. Уже в эмиграции в 1930-х годах она напишет серию очерков о современниках под названием «Моя летопись», в которых расскажет о знакомстве и встречах — с Бальмонтом, Куприным, Сологубом, Репиным, Северяниным, З. Гиппиус, Распутиным и многими другими. Все это личности, повлиявшие на культурный и исторический облик эпохи. Но в глазах Тэффи они не выглядят исторично. Она хотела показать их «просто живыми людьми» и в каждом найти «скрытую нежность».
Конечно, ни Тэффи, ни ее спутники не были обывателями. Это писатели, издатели, политические деятели и известные фигуры той эпохи. Многих из них она сохранила в своей памяти. Уже в эмиграции в 1930-х годах она напишет серию очерков о современниках под названием «Моя летопись», в которых расскажет о знакомстве и встречах — с Бальмонтом, Куприным, Сологубом, Репиным, Северяниным, З. Гиппиус, Распутиным и многими другими. Все это личности, повлиявшие на культурный и исторический облик эпохи. Но в глазах Тэффи они не выглядят исторично. Она хотела показать их «просто живыми людьми» и в каждом найти «скрытую нежность».
Надежда Тэффи
О Куприне:
«Было в нем звериное и было нежное».
О Сологубе:
«…я все искала к нему ключа, хотела до конца понять его и не могла. Чувствовалась в нем затаенная нежность, которой он стыдился и которую не хотел показывать. <…> нежность своей души он прятал. Он хотел быть демоничным».
О Зинаиде Гиппиус:
«Та нежность, которой для нее нет на свете и о которой и говорить стыдится она в своем пышном облике Белой Дьяволицы со мной, с "добренькой" своей собеседницей. И всегда с тех пор замечала — все простое, милое, нежное, тепленькое всегда волновало ее, и волнение это она застенчиво прятала».
Тэффи писала: «...в каждой душе, даже самой озлобленной и темной, где-то глубоко, на самом дне, чувствуется мне присушенная, пригашенная искорка. И хочется подышать на нее, раздуть в уголек и показать людям — не все здесь тлен и пепел».
Ее очерки о современниках — это не исторические портреты, где выделяются самые главные черты характера, перечисляются деяния и заслуги. Здесь нет также и «Страшного суда земного», когда обличаются пороки, сдираются покровы и выволакивается «голый труп на посмеяние». По словам Тэффи, это «жестоко и неправильно», — «Нельзя забывать, что человеком быть очень трудно»! Тэффи в каждом видела загадку, к каждому искала свой ключ. Так, в ее воспоминаниях важным становится не встреча с эпохой в облике исторической личности, но встреча с человеческой душой.
Ее очерки о современниках — это не исторические портреты, где выделяются самые главные черты характера, перечисляются деяния и заслуги. Здесь нет также и «Страшного суда земного», когда обличаются пороки, сдираются покровы и выволакивается «голый труп на посмеяние». По словам Тэффи, это «жестоко и неправильно», — «Нельзя забывать, что человеком быть очень трудно»! Тэффи в каждом видела загадку, к каждому искала свой ключ. Так, в ее воспоминаниях важным становится не встреча с эпохой в облике исторической личности, но встреча с человеческой душой.