— Михаил Леонович был одержим работой. Мне кажется, он делил людей на тех, кто выполняет свой долг, и на тех, кто отлынивает. Разумеется, он никогда этого не произносил вслух, во всяком случае при мне, но он совершенно преображался, когда обнаруживал, что собеседник старается делать свою работу с полной отдачей. Речь я веду о второй половине 1980-х годов. В течение двух с небольшим лет у меня из-за травмы не было голоса. Я перестал преподавать и засел за книгу об Аристофане. Как раз на первые годы моей работы в ИМЛИ (1984−1990) выпало самое интенсивное письменное общение на заседаниях сектора или переписка. К сожалению, сохранилась только малая часть записок Михаила Леоновича, и я от греха подальше сдал этот остаток в архив, так что вот прямо сейчас не могу процитировать кое-что буквально. Но зато помню общую атмосферу этой переписки. Гаспаров видел в собеседнике человека, который мог бы быть его продолжением, а свою задачу видел в том, чтобы по мере сил внушить адресату полезное знание, которого собеседнику не хватало.
В коротком разговоре трудно передать атмосферу тех лет. Сарказм и иронию, когда Михаил Леонович, отвечая на вопрос о чьей-нибудь рукописи, говорил: «Да-да, возьмусь за это с недели на неделю». Услышать эдакое от человека, работавшего, как теперь говорят, 24/7, было, наверное, очень обидно. В нашем общении такого не было совсем, хотя после моего отъезда из Москвы в 1990 году почти все связи надолго прервались: тогда еще звучали отголоски старого советского отношения, и человек, уехавший за границу, для оставшихся как бы умирал.